"ВКУС НЕВИННОСТИ" (отрывок из романа)
Книги "Вкус невинности" и "Звезда Парижа" объединены одной сюжетной линией и посвящены судьбе известной французской дамы полусвета.
Франция, первая половина ХІХ века. Стучат колеса первых паровозов, бурно развивается капитализм, гибнет старый аристократический уклад жизни. Шестнадцатилетняя Адель Эрио, дочь известной всему Парижу дамы полусвета, без памяти влюбляется в Эдуарда де Монтрея —потомка знатного графского рода, знаменитого светского льва. Против их любви — не только имущественные различия, но и сословные предрассудки, и прошлое матери Адель... Пламенное чувство разбивается об айсберги препятствий, оставляя в душе Адель шрамы обиды и унижения. Какой путь она для себя изберет? Для красивой девушки в Париже, как известно, открыты все дороги. Даже та, которая ведет в мир высокопоставленных куртизанок...
Акция на книгу заканчивается 1 декабря 2017 года.
"...Пока извозчик вез ее на улицу Риволи, Адель не могла поверить, что все случившееся — правда.
Ей приходилось признаться, что она совсем не знала Эдуарда де Монтрея. Когда он сегодня предложил ей поехать к нему домой, она восприняла это как знак доверия и любви с его стороны, и поэтому решила, что именно в такой день и следует все сказать. Ведь она достаточно медлила: первые подозрения появились у нее уже давно. Она никому ничего не говорила, она ждала, убеждаясь понемногу, что ее догадки правильны. Потом уже не осталось сомнений, и, убедившись, она испытала какой-то детский восторг. Надо же, она стала взрослой! У нее будет ребенок, так же, как у любой дамы, — сын или дочь! Жажда материнства в ней еще не проснулась, в ней говорило тщеславие да еще желание порадовать Эдуарда. Она ведь заметила, как охватывает его порой мрачная меланхолия, и тогда он даже не улыбается, молча слушает ее речи, видимо, относясь к ним как к речам ребенка. Он часто бывал задумчив. Можно ли удивляться, что ей хотелось сделать его
счастливее? К тому же, ребенок — это была частица его, навсегда оставшаяся в ней, маленькая, теплая, любимая. Еще даже не признаваясь ему в беременности, она уже знала, как назовет свое дитя: Дезире — желанная или желанный.
А теперь Эдуард говорил, что это лишь досадная случайность. Теперь она со стыдом и отвращением узнала, что он делал все, лишь бы ребенка не было. Может быть, считал ее недостойной? Щеки у Адель запылали. Нет, она не заслужила такого. Она давала ему все, что могла, и от всего отказалась... И она была рада этому ребенку, да, рада, что бы он ни сказал!
Ресницы Адель снова стали тяжелы от набежавших слез. Она вспомнила, как сухо и жестко он говорил, как был озабочен. Он даже не остановил ее, когда она убежала. Ей пришлось сказать себе — с усилием подавляя слезы: «Да, он не любит меня. Или любит не так сильно, как я его. Ах ты Господи, почему он не сказал ей этого раньше?»
Впрочем, что бы это изменило? В любом случае она поступила бы точно так же.
Адель не мечтала уже о том, чтобы стать графиней де Монтрей или заставить
Эдуарда иначе относиться к ребенку. Она страдала более всего от того, что ей
открылась какая-то новая, неведомая прежде черта характера графа де Монтрея:
он оказался не таким, как она воображала. Он мог причинить боль, мог быть жестоким. И, что всего ужаснее, она любила его, даже мучаясь, даже узнав его получше. Она не могла без него. И больше всего ее тяготила ссора, случившаяся между ними. Адель впервые не понимала Эдуарда. Она будто столкнулась с чужим ей доселе, странным взрослым миром, которого прежде, живя в розовом мире детства, не знала.
Фиакр раскачивался, из всех щелей дуло. Слышен был стук колес и цоканье лошадиных копыт по мокрой мостовой. Все еще шел дождь. Капли разбивались об окошко и мутными струйками стекали вниз, а поскольку глаза Адель тоже были
полны слез, то улиц, которые они проезжали, она почти не различала: все казалось ей расплывчатым, туманным. Шмыгнув носом, она стала искать платок, заметила, что потеряла перчатку и внезапно подумала: должно быть, завтра Эдуард приедет к ней. Ну конечно же. Они должны помириться. Это ясно, как Божий день. И все-таки, почему Эдуард не догнал ее? Она так надеялась на это! Черт возьми, неужели она даже этого не стоит?
— Приехали, мадемуазель! — сообщил извозчик.
Насилу распахнув дверцу, Адель выпрыгнула на мостовую, да так неловко, что
лошади встречного экипажа забрызгали ее грязью. Дождь сейчас был мелкий, почти неощутимый. Вслепую Адель отсчитала извозчику деньги и медленно пошла вдоль улицы Риволи, направляясь к дому.
Ее окликнули. Она не сразу оглянулась, уяснив, что голос, хотя и мужской, не принадлежал графу де Монтрею. Экипаж, лошади которого забрызгали ее,
стоял. Его пассажир приближался к ней со странной улыбкой:
— Вы уж простите меня, прелестнейшая мадемуазель Эрио. Это все проделки моего кучера, ужасного канальи. И, тем не менее, я счастлив и благодарен даже этой неприятной случайности, потому, что встретил вас.
Она вдруг ощутила страх. Вообще-то в щеголе, который обращался к ней столь фамильярно, не было ничего страшного: красивый белокурый молодой человек, очень высокий и широкоплечий, с серыми глазами, холодными и оценивающими. Одет он был в легкий сюртук темно-зеленого тонкого сукна с бронзовой искрой, из-под которого виднелся элегантный серый жилет,нанковые панталоны, изящные сапоги. У него был перстень с печаткой на пальце и ослепительная трость. Адель даже смутно вспоминала, что она уже видела этого молодого
господина. И все же ее на миг охватил страх — даже не страх, а предчувствие
беды, которую принесет в ее жизнь этот человек.
— Я как раз ехал к вам. Но, признаться, совсем не думал, что вы такая молоденькая. На вид — сущий ребенок. Это вам очень идет.
— С кем имею честь? — насилу выговорила Адель, считая появление незнакомца
высшим наказанием. Она была и так измучена, а тут еще этот человек со столь дерзким взглядом!
— Ба! Я же Анатоль Демидов, душенька. Помните меня?
Она была вынуждена признать, что помнит.
— Вы очень изменились, господин Демидов.
— Вы тоже. Вы настоящее чудо. Но, полагаю, нам не стоит разговаривать на
улице. Не желаете ли занять место в моем экипаже?
Он протянул ей руку и, наклонившись, заметил страдание и слезы в ее глазах.
Усмешка тронула его губы:
— Что я вижу? Граф де Монтрей уже стал обижать вас?
— С чего вы взяли? — вызывающе спросила она, вся вспыхивая.
— Догадался. И теперь вижу, что догадка была верна.
Он почти насильно взял ее за руку:
— Послушайте, моя прелестная Адель, если уж вам так тяжело его общество —
так тягостно, что вы даже проливаете слезы, почему бы вам не принять мое предложение? Я ради этого и ехал к вам. Весь Париж только и говорит о том, что за изумительная дочь у мадам Эрио. Я предлагаю вам свое покровительство, дорогая.
После короткой паузы он вкрадчиво добавил:
— Полное покровительство.
Кошмарное подозрение уже зародилось в голове Адель. Она резко отстранилась, высвободила свою руку и пробормотала, еще не в силах верить в свою догадку:
— Мне кажется, сударь, что ваше покровительство граничит с оскорблением.
Анатоль на миг замер, явно недоумевая, — таким странным показался ему ее ответ. Она выглядела такой несчастной, такой искренне огорченной, что на секунду он даже засомневался и подумал: а не ошибся ли он? Впрочем, он тут же рассмеялся собственным мыслям. Что за чушь! Следует верить в очевидное.
Анатоль с усмешкой произнес:
— Не может быть, чтобы вы сомневались в моей состоятельности. Моя сумма
вас не оскорбит. То, за что вашей матери заплатил Эдуард де Монтрей двадцать тысяч франков, я готов купить за тридцать тысяч — причем заплачу вам, именно вам, Адель. Вам пора становиться на ноги.
Адель смотрела на него, словно не понимая ни слова. Его охватило легкое раздражение — не по-китайски же он говорил, в конце концов! Он спросил, уже почти сердито:
— Может, я не прав? Назовите тогда вашу цену. Только имейте в виду, душенька:
в Париже полно красоток, а обладать вами еще не настолько престижно, чтобы вы
могли сильно торговаться.
Она ударила его по щеке.
Ударила неловко, наугад, так, что удар пришелся скорее по уху. Ошеломленный таким поворотом дела более, чем оскорбленный, Анатоль не нашелся, что сказать. Больше всего его поразило лицо Адель — с него будто разом сошли краски. На миг она даже зашаталась, и Анатоль полагал, что она рухнет на мостовую.
Адель устояла. На какое-то время у нее действительно все помутилось в голове, и дома улицы Риволи поплыли перед глазами. Потом так сильно заболело сердце, что она не могла вдохнуть воздух. Вовсе не овладев собой, но сохранив, по крайней мере, способность двигаться, она медленно прошла мимо Анатоля и пошла дальше вдоль улицы, с каждой секундой ускоряя шаг.
Гортензия Эрио сидела в кресле возле письменного стола, просматривая счета.Пятьсот франков — цветочнице, двести франков — портнихе за малиновое платье, сто франков сорок су — за каминные часы. Вместе с остальными, более мелкими долгами, набиралась целая тысяча. Если заплатить по этим счетам, придется отказаться от дачи в Аржантей, куда они с Адель ездили каждое лето на две недели.
Поразмыслив немного, она выбрала нечто среднее. Цветочница, на взгляд госпожи Эрио, могла подождать, портниха, хорошо относившаяся к Гортензии, — тоже. Оставалось заплатить лишь за часы. Вздохнув, женщина взялась за перо, намереваясь переписать векселя; в этот миг в дверь постучали, и вошла Элеонора, служанка Гортензии.
— Мадам, я хотела напомнить вам об Адель. Уже скоро полночь, а ее все нет.
— Она до сих пор не вернулась?
— Нет. Такого никогда не случалось.
Гортензия на миг задумалась, отложив перо в сторону. Элеонора была права: Адель всегда приходила домой не позже восьми. Опоздание было редкостью. Не то чтобы госпожа Эрио следила за дочерью, просто она
привыкла, что около одиннадцати Адель заходит к ней и желает спокойной ночи.
— Вы не думаете, мадам, что следует послать за ней?
— Послать? Но куда? Я ведь даже понятия не имею...
Элеонора, властная, решительная беррийка,служившая у Гортензии уже пять лет и посвященная во все тайны, прервала госпожу:
— Она может быть только с господином де Монтреем, вы это знаете.
— Но, дорогая, есть тысячи мест, куда господин де Монтрей мог повести ее!
Гортензия снова взглянула на часы. Через двадцать минут должен был явиться Жак Морэн. Подумав об этом, она ощутила досаду. Их связь шла к концу, они оба уже надоели друг другу, и отсутствие дочери показалось Гортензии удобным предлогом для того, чтобы не принимать любовника.
— Мне кажется, Элеонора, пока нет причин особо волноваться.
— Так что же, мадам, будем ждать до утра? Даже не пошлем справиться в дом господина де Монтрея?
— Ты с ума сошла? Что мы можем спросить? Он никогда не привел бы мою дочь в свой дом, он для этого слишком большой мерзавец. Успокойся. Она вернется.
— Не следует отпускать такую неопытную девушку, как Адель, на целую ночь.
— Что же делать, если это судьба? С судьбой надо мириться. Ступай, и позови сюда Филомену.
— Как вам будет угодно, мадам.
Гортензия, оставшись одна, мысленно привела себе все разумные причины, по которым Адель еще не вернулась, и достаточно спокойно переписала векселя. Когда явился Морэн, она с умением истинной актрисы разыграла беспокойство и попросила любовника удалиться. Он был не прочь уйти, но напоследок попросил денег; Гортензия отказала. Попрепиравшись немного, они расстались — Гортензия была уверена, что навсегда, и, чувствуя облегчение от такого поворота дела, занялась своим туалетом. Филомена, горничная-флорентийка, помогла ей раздеться. Гортензия вначале легла, потом, вспомнив об Адель, встала и села в кресло у окна, решив все же не спать до тех пор, пока эта странная девчонка не вернется.
Тихо тикали на камине часы. Стрелки двигались очень медленно. Сад за распахнутым окном, несмотря на ночь, дышал августовской жарой; ветра не было, ни одна ветка не шевелилась. В бессилии подперев голову рукой, Гортензия задремала у зажженного ночника.
Элеонора, любившая Адель, вовсе не ложилась спать. Она допоздна хлопотала по дому, потом села у окна в гостиной и стала ждать. Она слышала, как быстро ушел Морэн, и была рада, что хозяйка выгнала, наконец, этого «вздорного мальчишку».
Ночь оказалась беспокойной, но утро, в конце концов, наступило. Было шесть часов, а Адель так и не вернулась. Элеонора поправила чепец, потерла щеки руками, пытаясь придать бледному лицу румянец, и быстро поднялась к Гортензии:
— Мадам, ваша дочь так и не появилась, вы слышите?
Госпожа Эрио проснулась, почувствовав, что ее кто-то трясет. Сон ее не был глубоким, и она сразу поняла, о ком идет речь.
— Не появилась? Но, Боже мой, где же она может быть?
— И я о том же думаю. Все рестораны в такой час закрыты.
Посоветовавшись, обе женщины решили подождать еще: быть может, Адель провела ночь в какой-то квартире графа де Монтрея. Гортензия привела себя в порядок, чтобы быть готовой, в случае надобности, тотчас выйти из дому. Потом в прихожей стали раздаваться звонки; Элеонора выбегала на лестницу, но это оказывался либо почтальон, либо молочник. Мало-помалу все обычные разносчики посетили дом на улице Риволи. Адель не возвращалась.
Гортензия почувствовала, что начинает всерьез тревожиться. Это было ни на что не похоже. Сердце ее сжалось, когда она подумала о возможности несчастного случая. Волнение усиливалось с каждой минутой, превратившись, наконец, в настоящий страх. Что произошло? Не попала ли она под колеса экипажа? Не напал ли на них какой-нибудь беглый каторжник, вроде того
ужасного убийцы Ласенера, которого схватили на прошлой неделе? И не сделал
ли ей чего-то дурного сам граф де Монтрей?
Гортензия заломила руки и, заметив, что уже десять часов, поднялась, на что-то решившись.
— Может, известить полицию, мадам? — спросила Элеонора.
— Нет. Пока не надо. Пошлите слуг ко всем подругам Адель — может быть, она у них.
— Но у мадемуазель почти не было подруг, — резонно возразила беррийка, — особенно таких, у кого Адель могла бы задержаться. И потом, что собираетесь делать вы сами?
— Я отправлюсь к графу де Монтрею.
Это, конечно, нарушение того проклятого договора с этим его старым дядюшкой, но другого выхода нет. Господин де Монтрей, пожалуй, единственный, с кем Адель постоянно встречалась.
Эдуарда разбудил камердинер. После бурно проведенной ночи и сновательного кутежа, граф де Монтрей и не думал о том, чтобы просыпаться рано, особенно теперь, когда матери не было и не нужно было
спускаться к завтраку. Сон его был тяжелый, неглубокий; неприятности прошедшего дня проникли даже в подсознаниеЭдуарда и не давали забыться полностью. Граф был измучен, недоволен и зол. Камердинера,который принес ему весть о посетительнице, он встретил с раздражением:
— Я приказывал оставить меня в покое. Вы что же, игнорируете мои приказания? Предупреждаю, вы в два счета будете уволены, если решитесь повторить такой фокус!
— Но, ваша светлость, эта дама в слезах! Она непременно хочет говорить с вами!
Услышав о слезах, Эдуард рывком сел на постели. У него мелькнула безумная мысль о том, что это, возможно, Адель, и, сам себе удивляясь, он ощутил, как теплая волна радости плывет по телу.
— Дама? Что за дама? Она назвалась?
— Это графиня д’Эрио, ваша светлость, мать какой-то Адель!
Радость исчезла. Раз пришла Гортензия, значит, случилось что-то нехорошее. Эдуард поспешно оделся и, без сюртука, в одном жилете и рубашке, спустился в гостиную.
Это была действительно Гортензия — дама под вуалью, скрывающая
лицо. Видимо, крайне раздраженная ожиданием, она ринулась ему навстречу, и,
без приветствий, без любезностей, с какой-то даже угрозой, прорывающейся в
голосе, рассказала о том, что Адель не возвращалась домой с тех пор, как ушла
вчера в полдень.
— Я пришла узнать: она у вас или нет? Быть может, вы что-либо знаете о ней? Если так, вы должны были известить меня, сударь!
Эдуард произнес, пораженный этой неприятной новостью куда больше, чем дерзким тоном ненастоящей графини:
— Мы расстались вчера в три часа дня, сударыня, и больше я Адель не видел.
— Как же вы расстались? Где? Вы проводили ее, по крайней мере?
— Нет.
— Ах вот как! Этого следовало ожидать. Девушка, доверяющая вам, любящая вас всем сердцем, не заслуживает даже